В ту ночь, когда Матросов и его товарищи заканчивали еще только первую половину своего перелета, засыпала ночная Москва. Все реже мчались по гладкому асфальту бесшумные машины. Поредел сплошной движущийся монолит. Теперь можно было бы разглядеть каждый из мчащихся каплевидных экипажей.
Еще тише, чем днем, стало на московских улицах. Неугомонный шорох мягких шин, напоминающий шум отдаленного водопада, превратился в мерно следующие друг за другом свистящие, вмиг нарастающие и спадающие звуки.
Смолкли и голоса пешеходов. По галерейным тротуарам, поднятым до уровня второго этажа, быстро проходили одинокие фигуры.
Изредка они останавливали друг друга, потом с деловой озабоченностью спешили дальше.
По галерее, повернув с Кузнецкого моста на Петровку, шла высокая худощавая девушка. Она шла энергичными, мужскими шагами, угловато размахивая рукой, в которой несла сверток с апельсинами. Один апельсин выпал. Девушка не остановилась, а с чисто мальчишеской сноровкой принялась катить его по тротуару, ударяя ногой. Вдруг апельсин подкатился к краю галереи.
Дорогу девушке преградила высокая, немного сгорбленная фигура с растопыренными локтями и седой чуть вьющейся бородой.
— Голубчик, не откажите в любезности: не слышно ли чего о Матросове? — произнес низким голосом старик, протягивая едва не упавший на мостовую апельсин.
— Спасибо. Откуда вы знаете меня? — удивилась девушка.
— Да я вас и не знаю. Изволите ли видеть, вот уже час, как я не слышал о нем ничего нового, — сказал незнакомец.
Девушка пристально взглянула на него.
Из-под взъерошенных бровей на нее смотрели добрые, совсем прозрачные голубые глаза. Над высоким узким лбом виднелись седые, зачесанные назад растрепанные волосы. Старик был без шляпы.
— Ах, так... — протянула девушка.
— Я обеспокоил уже трех прохожих. Двое интересовались, обращаясь ко мне. М-да!.. — отрывисто произнес старик и пожевал челюстями. — А я вот ничего и не знаю.
— А я знаю! — оживилась девушка. — Я только что с ним говорила.
— То есть как же?.. Простите, не расслышал! — незнакомец напряженно склонил голову набок.
— Дмитрий вызвал меня к телефону на короткой волне, — не без гордости сказала девушка. — Вы знаете, он включен в автоматическую станцию. Его номер ДВ 8-43-96. Он сообщил, что высота — восемнадцать тысяч метров, скорость — девятьсот километров. Через час думает быть над Южным полюсом.
Она откинула голову, тряхнув волосами. Старик ласково посмотрел на нее.
— Вот и хорошо! А я, изволите видеть, был озабочен. По моим подсчетам, он должен был пройти зону потери волны. Кроме того, я его снабдил... специальным приспособлением на случай потери радиосвязи.
— Позвольте, а я ведь об этом ничего не слышала!
— Как же, это отражательная радиостанция. Я давно об этом думал. Со времени несчастья с Леваневским... Как я тогда был убит! С тех пор я в это дело «пут уанс бэкс», как говорят американцы, — всю душу вложил. Хотя, простите, зачем я это все вам говорю? — вдруг искренне удивился старик.
— А я заинтересовалась. Знаете, у вас галстук плохо завязан. Позвольте, я вам поправлю.
— Что вы! Что вы!
— За вами дома плохо смотрят, — говорила девушка, решительными движениями завязывая галстук. — А потом, рукав у вас в чем-то белом.
— Гм... гм!.. Видите ли... единственный человек, который там на меня смотрит, да и то с помощью зеркала, — это я сам.
Старик погладил свою курчавую бороду. Около глаз у него появилось много маленьких морщинок.
— М-да!.. Мне, видите ли, вот через улицу по мосточку надобно.
— А я вас провожу. Хотите? Вы только расскажите про радиостанцию. Берите апельсин. Нет, подождите, только не тот, который упал. Вот возьмите сверток, а я вам очищу.
— Очень, очень благодарен! Это, как я уже имел честь вам сказать, отражательная радиостанция...
Около Столешникова переулка через Петровку был переброшен ажурный пешеходный мостик. Собеседники шли по нему, а он звенел при каждом шаге, как натянутая струна.
— Матросов взял с собой радиостанцию для испытания... ну и на случай приземления в Антарктике, не дай-то бог! М-да!.. Я вам это говорю потому, что ценю интерес девушек нашего времени к технике. Так вот, вслед ему все время посылается радиоволна, каковая и настигает его, где бы он ни был. Он же располагает приспособлением для отражения этой радиоволны, которым может пользоваться, как обыкновенным зеркальцем для пускания зайчиков... м-да!.. и таким образом сигнализировать, пользуясь чужой волной, без всяких там дурацких аккумуляторов.
— Значит, можно посылать радиосигналы, не имея собственного источника энергии? Это замечательно! Но почему же аккумуляторы «дурацкие»?
— А потому... Премного обязан вам, — оборвал старик, налегая на букву «о». — Прощайте, мне сюда.
«Вот чудак!» подумала девушка, удивленно смотря ему вслед.
Старик удалялся, чуть подпрыгивая на длинных и тонких ногах. Он сложил за спиной руки, растопырил локти. Одно плечо поднялось у него выше другого. Ветер трепал его волосы.
Худощавая женская фигура все еще стояла на мостике. Потом она медленно повернулась и пошла в противоположном направлении.
Девушка думала о своем странном спутнике, который показался сначала таким милым. Кто он? Ученый? Как жаль, что она его не знает!
Постепенно мысль перескочила на то, что послужило причиной их разговора, и сразу лицо девушки преобразилось. Шаг ее снова стал размашистым, а сверток с апельсинами принялся выписывать в воздухе опасные дуги.
Девушка посмотрела на звезды и пожалела, что это не те звезды, которые горят сейчас над Южным полюсом. Но она улыбнулась и этим звездам. И как бы в ответ на это, в небе зажглись буквы:
«Все в порядке. Пройден Южный полюс. Вновь перешли в Восточное полушарие. Матросов».
Девушка помахала небу рукой и скрылась в подъезде.
Через двое суток к Всесоюзному аэродрому близ Москвы съезжались толпы народа. Электрические поезда, троллейбусы, паромобили, похожие на бегущие на колесах пароходы, изящные двухколесные «сигары» и даже старинные автомобили забытых марок — все они нескончаемой вереницей тянулись к аэродрому, чтобы устроить традиционную встречу героям.
Каждый год народы советских стран праздновали даты ярких технических достижений. Но особенно любили они отмечать очередную, ставшую уже обязательной победу советской авиации.
Перелет Матросова отмечал новый этап в развитии советской авиации. Не преодолевая огромных трудностей, как в прошлых полетах, Матросов попросту их отбрасывал.
— Зачем совершать подвиги на плохой, ухабистой дороге, — говорил он, — когда к нашим услугам чудесное шоссе — стратосфера! Там нет циклонов, туч, туманов и прочих неприятностей.
В честь встречи победителей природа постаралась отделать день «под стратосферу».
Воздух казался прозрачным, будто разрежен был до последней степени. Он стал легким, словно исчезли давящие на него сверху слои, и застыл в холодной величественной лени.
Ни один клочок тумана внизу, ни одно облачко вверху не смели приблизиться к месту встречи победителей.
С парового самолета отчетливо был виден аэродром и ковер из мельчайших белых точек. Каждая из этих точек смотрела вверх и восторженно кричала. Махали руки, платки, шляпы, газеты. Сверху всего этого видно не было. Казалось только, что по ковру пробегают волны, как от ветра по полю.
Через несколько минут паролет приземлился. Выдвинув под каждой из кабин гигантские колеса, он едва коснулся ими земли и покатился по аэродрому, сминая желтенькие полевые цветы.
Матросов искусно подвел свой гигантский «летающий пароход» почти к самому барьеру, за которым толпился народ.
Этого момента никто не хотел пропустить, а потому многие захватили из дому складные стулья, табуретки, скамейки и даже лестницы. На этих своеобразных трибунах расположились люди: поодиночке, парами или гроздьями. Менее предусмотрительные ограничились самодельными перископами, сделанными из ручных зеркалец. Девушки вообще были в лучшем положении, потому что поднимали над головой сумочки с зеркалами и смотрели вверх. Остальные вынуждены были удовлетворяться сообщениями из передних рядов.
— Приземляется! Приземляется! Автомобиль начальника аэродрома за паролетом мчит!
— Это правительственная комиссия!
— Догнать-то не могут!
— Остановился! Остановился!
— Где? Где? Уберите голову! Девушка, что там у вас в зеркальце?
— Эй, товарищи на лестнице! Транслируйте, пожалуйста!
— Пропеллеры остановились!
— Ребята! Люк открывается! Честное слово! Открывается!
— Товарищи, подсадите на минуточку!
— Нельзя же, лестница упадет.
— Товарищ, дайте постоять на вашей табуретке!
— Слушайте, гражданин, можно на вас взобраться?
— Появился!
— Кто? Кто? Матросов?
— Спиной стоит — не видно! Ногой ступеньку ищет!
— Да ну? Вот здорово-то!
— Гражданочка, дайте зеркальце, я вас за это подсажу!
— Это Матросов. Улыбается! Ребята, улыбается! Вот парень!
— А в люке еще другой, с веснушками!
— Это Бирюков. Ишь как щурится!
Передние ряды засмеялись. Задние, не зная, в чем дело, подхватили, и смех раскатился по полю. И в этом смехе, искреннем и оглушительном, выражались все аккумулированные в толпе чувства, в смехе, утверждающем победу над природой простых, близких, замечательных людей.
— Где Матросов? Где?
— Не видно! Исчез куда-то!
— Чего же вы смотрели?
— Да я смеялась! Куда же он делся?
— Его члены комиссии ищут! И начальник аэродрома!
— Это рыжий, у которого баки, как красные флаги?
— Оглядываются, руками разводят! Прозевали Матросова! Вот это парень! Прилетел и сбежал.
— Да он здесь, может быть!
— Да нету... Мне с лестницы-то видно!
Начальник аэродрома махнул саженной рукой и загудел низким басом:
— Э! У Дмитрия всегда так. Верхолет!.. Удрал ведь, не догнали, черт ему в крыло! Такой герой, а людей стесняется. Прямо беда!
Кто-то запел песню побед — любимую песню советских народов. Но песня внезапно оборвалась. Легкий шепот шорохом растекался по толпе:
— Нарком будет говорить!
На изуродованную снарядом кабину паролета поднялся невысокий коренастый человек. Правая рука его была засунута между пуговицами простой, военного покроя гимнастерки. Нарком стоял задумавшись и внимательно смотрел на толпу. У его ног поставили маленький микрофон.
Нарком начал говорить. Его тихий, неторопливый, немного глуховатый голос был слышен повсюду. Поэтому, а может быть, оттого, что нарком говорил простым задушевным голосом, каждому казалось, что именно с ним он попросту говорит, именно к нему обращается.
— Вот мы с вами, товарищи, пришли встречать наших героев, героев мирного стратосферного полета, утвердивших новое течение в развитии авиации, а встретили героев несколько иных.
Нарком замолчал, как бы обдумывая следующую фразу. Потом продолжал все тем же ровным, неторопливым голосом:
— Много стран пролетели наши славные товарищи, много глаз обращено было вверх, много приветных слов на всех языках мира было сказано им. Все хотели помочь этому интересному полету, этому новому достижению цивилизации.
Но, товарищи, нашлись воздушные бандиты, принадлежность которых отказались признать все близлежащие страны, нашлись стратосферные пираты, — нарком поднял левую руку с вытянутым указательным пальцем, — которые, как коршуны, накинулись на наш мирный корабль.
Гул негодования пронесся по толпе.
Пронзая воздух левой рукой, нарком продолжал:
— Есть люди, есть в мире силы, которые хотят разжечь безумную войну, втянуть наших соседей в пагубное столкновение с нами! Мы знаем, кому на руку будет новая война, кому принесет она барыши, а кому кровь и слезы. Капиталистическому миру еще мало уроков прошлого! Снова хотят эти силы всколыхнуть капиталистические страны, заставить их послать своих рабочих и крестьян складывать головы за сверхприбыли военных промышленных концернов. Но мы скажем правителям этих стран — поджигателям нашей планеты: берегитесь огня, господа! Не помогут вам никакие страховые общества, не получить вам на этот раз премий! Огонь сметет ваши армии, ваши крепости, ваши устои, господа капиталисты, и зажжет сердца всех пролетариев мира гневом и ненавистью к своим поработителям. Берегитесь огня, господа! Спрячьте подальше своих провокаторов, за которых вам рано или поздно придется нести ответ. Советские страны не потерпят поджигателей и выкинут их с нашей планеты вон!
Кончил нарком, но звучали еще в толпе слова: «Выкинут с планеты вон!».