Расставшись с незнакомой девушкой, старик долго шел своей подпрыгивающей походкой. Миновав галерейные тротуары, в одном из переулков Арбата он вошел в ветхий дом, оставленный здесь, словно памятник старины. Поднявшись по широкой, но изрядно потертой лестнице в третий этаж, он остановился перед дверью со старомодной дощечкой:
«Заслуженный деятель науки профессор...»
Старик открыл дверь и вошел в темную переднюю. Раздеваясь, обнаружил, что был без шляпы.
— М-да!.. — отрывисто произнес он, покачав головой.
Профессор жил в комнате, где властвовали и враждовали, как два противоположных начала, книги и картины.
Книгам удалось захватить все пространство внутри комнаты. Гигантские шкафы высились по стенам, как книжные крепости. Втиснутый между двумя стенами стол полонен был книгами. Книги захватили и кресла и маленький шахматный столик. Они лежали всюду аккуратными связанными стопками. Книги владели и воздухом комнаты, наполняя его особым запахом учености, бумаги и старинных переплетов; они насыщали комнату, делали ее душной.
Картины хотели раздвинуть комнату и растворяли стену, на которой висели, в тихих печально-спокойных пейзажах. Они наполняли пространство свежим воздухом березовых рощ и мягким, просеянным сквозь облачную дымку солнечным светом. И если в комнату не проникали шорохи листьев и трав, то лишь потому, что на всех картинах царила тишина. Только ее да мечтательную задумчивость природы изображал на своих полотнах художник.
Поглядев на часы и обнаружив, что час ночи, профессор стал укладываться спать. Через четверть часа он уснул. Но, как и обычно, очень скоро проснулся с чувством, как будто бы совсем и не спал. Полежав немного с открытыми глазами, профессор встал и, не зажигая электричества, подошел к письменному столу.
С улицы проникал свет фонарей, и комната казалась наполненной рыхлым серым веществом. В том месте, где стояла кровать или книжный шкаф, вещество сгущалось до совершенно черного тона.
Иногда начинало казаться, что оно сгущается там, где заведомо было пусто. Тогда профессор принимался умножать в уме друг на друга шестизначные числа. Это было трудно и никому не нужно, но это убивало мучительно долгое время привычной бессонницы. Просидев так, может быть, час, ни о чем не думая или предаваясь бесполезному занятию, профессор встал и зажег свет. Он подошел к картинам. Это были картины Левитана. Профессор методично рассматривал каждую, задерживаясь подолгу на тех, где качались верхушки деревьев или в синем небе плыли прозрачные облака.
Осмотрев все тридцать девять картин, профессор стал одеваться. При этом обнаружил, что одна пуговица оторвалась. Он достал из ящика шахматного столика иголку и нитку и, надев очки, принялся вдевать нитку методично, долго и упрямо. Вдалеке кто-то не спеша поднимался по лестнице и кашлял. Затем наступила тишина. Вероятно, поздний посетитель звонил. Наконец хлопнула дверь.
— М-да!.. — сказал профессор вздыхая.
Долгая жизнь в одиночестве приучила его разговаривать с самим собой. Днем он этого себе не разрешал, но ночью допускал скидку на бессонницу.
— Я позволю себе справедливо заметить, что этот способ вдевания нитки совершенно нерационален. Чтобы так поступать, надо «нот ту ноу э би фром э балс фут», как говорят американцы, — не знать ни аза в глаза. Необходимо завтра же приобрести двадцать, нет, пятьдесят иголок и заготовить столько же ниток разной длины. М-да!.. Затем обратиться к кому-нибудь обладающему хорошим зрением с покорнейшей просьбой вдеть пятьдесят ниток в пятьдесят иголок. М-да!.. Хранить их в определенном месте. Вот, скажем... ну хотя бы здесь.
Раздался звонок. Профессор удивился и вместе с тем обрадовался. Все-таки какое-то происшествие в его однообразной бессонной ночи. Спешно натянув на себя брюки и накинув на плечи одеяло, он зашаркал в переднюю. Звонили уже второй раз.
Кто бы это мог быть?
Профессор пошел было к двери, но вернулся и почему- то предусмотрительно потушил свет. И только потом снова направился к двери. Оказалось — телеграмма. Профессор поглядел на почтальона поверх очков, от чего взгляд его казался сердитым.
— Вам срочная — так что извините... Поди, разбудил вас?
— М-да!.. Нет, что вы, я очень рад! Все равно не спал. Где же тут расписаться, осмелюсь спросить?
Закрыв дверь, профессор, не торопясь, подошел к столу и при свете уличных фонарей распечатал депешу. Телеграмма была из-за границы. Профессор поправил очки, прочел телеграмму и нахмурился.
Потом он тяжело опустился в кресло и обхватил голову руками; покачал головой.
— М-да!.. Фирма отказалась даже вести переговоры с нашим торгпредством. В лучшем случае он ничего не знает об элементе. А если знает, то, конечно, никому его не уступит, хоть и не догадывается о его назначении. Ну вот! Теперь я сделал все что мог. Конечно, этого следовало ожидать. Даже правительство не смогло помочь. Нет, почтеннейший профессор, оказывается, вы были правы в своем сумасшедшем принципе. Надо нести это бремя, пока... пока любезный доктор... м-да!.. по китайскому обычаю, не пойдет в процессии первым!
Профессор поднял очки на лоб и, отодвинув телеграмму на вытянутую руку, перечел ее еще раз.
Потом, поправив одеяло, он прошаркал по седому полумраку, наполнявшему комнату, и остановился перед картинами. Обычно он зажигал при этом свет, но сейчас он делать этого не стал, по-видимому удовлетворенный слабым отблеском рассвета. Кроме того, он вообще вел себя странно. Подойдя вплотную к одной из картин и взявшись обеими руками за ее раму, он так и остался стоять. Одеяло упало к ногам. Профессор не заметил.
Раздался мелодичный звук, и рама картины повернулась на нижнем ребре. В стене открылся темный четырехугольник. Профессор сунул туда руку и зашуршал бумагами.
— М-да!.. — сказал он и печально пожевал челюстями. Потом прошел к выключателю и зажег свет.
Теперь вделанный в стену потайной шкаф был отчетливо виден.
Профессор стал выкладывать на ставшую горизонтальной обратную сторону картины какие-то старые рукописи, испещренные формулами. Он перелистал некоторые из них, задержался на странице, где был нарисован женский профиль, вздохнул и стал складывать обратно. В руки ему попало письмо.
«Когда, уважаемый профессор, вы поймете, что размах вашим работам сможет предоставить не страна врагов цивилизации, а моя фирма, — приезжайте ко мне, вашему старому другу. Вы снова будете руководить своими работами, которые я продолжаю даже без вас.
По-прежнему готовый к дружбе...»
Дойдя до подписи, профессор раздраженно засунул письмо в секретное бюро.
— Нет, почтенный! Мне знакомы уже ваша дружба и намерения! М-да!.. Ваше письмо лишь убеждает меня в бесплодности ваших попыток повторить мое открытие и укрепляет меня в принятом решении. Вы владеете запасами элемента, а я владею тайной, которую во имя счастья человечества сохраню.
Профессор вздохнул и с шумом захлопнул шкаф. Из передней совершенно отчетливо слышался шорох. Профессор оглянулся, все еще держась рукой за раму.
— О-о! Профессор! Может быть, вы думаете, что на вас купальный костюм и вы идете купаться в нарисованную Левитаном речку? — послышался высокий торопливый голос.
— Фу, доктор!.. Милейший, вы изволили меня перепугать!
— Что вы говорите! А я, признаться, испугался сам. Мне послышался, знаете ли, такой металлический звук...
В комнату вошел маленький подвижной человек. Он быстро поворачивал свою лысую голову с вьющимися височками. При этом пенсне в старинной золотой оправе часто слетало и доктор подхватывал его на лету и водружал на место.
Надев пенсне криво на нос, доктор, потирая руки, оглянулся.
— Итак, почтеннейший, что это был за металлический звук?
Профессор был в явном замешательстве.
— Вы... смею вас уверить... ошиблись.
— Я? Ничего подобного! Я все понял! Это вы сбросили на пол свои рыцарские доспехи! — Доктор поднял с пола одеяло и накинул его на плечи профессору. — Теперь предоставим слово обвинителю, то есть мне. Слушайте и не защищайтесь! Во-первых, я предложил вам лежать. Сейчас же ложитесь на скамью подсудимых! Немедленно!..
— Милый доктор, я ложусь... ложусь! Я уже лежу!
— Ах, по-вашему, стоять посреди комнаты и размахивать руками — это и есть лежать? Ну вот... Итак, вы обвиняетесь в неупотреблении прописанных мною лекарств, в разгуливании неизвестно где по ночам и несоблюдении предписанного вам режима! Или, может быть, вы думаете, что я прописываю лекарства для сохранения потомству, а мои советы подобны советам жены магометанина, которые, по Корану, следует выслушать и поступить наоборот?
— Милейший доктор, я принципиально не употребляю лекарств!
Доктор едва успел подхватить пенсне.
— О! Он принципиально не употребляет лекарств! Может быть, вы принципиально не будете носить брюки? У вас, почтеннейший, мания принципиальности! Почему он не переехал в новую квартиру в доме Академии наук? Принципиально! Ему, видите ли, хочется жить в этой старой дыре! Почему у него нет домашней работницы? Не догадываетесь? Так я вам скажу: он принципиально не хочет, чтобы на него работали! Он, видите ли, имеет семь стаканов и один раз в неделю моет их все оптом в электрической судомойке. У него три пары калош, которые он меняет по мере того, как они испачкаются, чтобы потом рационально вымыть их — за один прием. Он, видите ли, варит сам себе суп из бульонных кубиков. А кубики покупать можно? Кто их делает?
— Кубики делают для всех, а не для меня одного. Милейший доктор, хотя вы и убежденный аллопат, но в отношении своих нападок на меня уж будьте гомеопатом, применяйте в малых дозах, а то ваши — впору аллигатору.
— А он не аллигатор? Настоящий крокодил. Почему он отказался баллотироваться в Академию наук? Я вам скажу: принципиально! Он против обязывающего звания. Откройте рот!.. А почему он не женился, этот старый холостяк? Принципиально. У него не вышло один раз, и он больше не пожелал. Откройте рот!..
— Доктор!
— Покажите язык! Я доктор уже очень давно! Столько же лет, сколько вы профессор! Вы, может быть, думаете, что у меня нет против вас самого главного обвинения? Вы — государственный преступник! Но-но-но! Не поднимайтесь! Вы покушаетесь на убийство! Что вы облегченно вздыхаете, уголовник? Повернитесь, пожалуйста. Так, хорошо. Вы покушаетесь на жизнь... повернитесь еще... известного... дышите!.. профессора... да дышите, я вам говорю... теперь не дышите... о здоровье которого печатают правительственные бюллетени!
— Милейший доктор! Если не ошибаюсь, вы опять что-то прописываете? Как я уже имел честь вам сказать, я не предполагаю принимать ваши лекарства.
— Вы слышали? После этого он еще не преступник? Он собирается приблизить свою смерть!
— Нет, дорогой доктор, я не собираюсь ее приближать. М-да!.. Я только не желаю ее отодвигать.
— Может быть, вы думаете, что у вас есть такое право?
— Я думаю! Это право каждого.
— А! Вы слышали? Хорошо еще, что я молчаливый, а то бы я вам прочел такую лекцию о праве...
— Доктор, доктор, умоляю!
— Никакой пощады! Право? У вас на это такое же право, как меня зарезать! Вы упускаете маленькую подробность, что вы гражданин. Понимаете, граж-да-нин, у которого есть перед страной обязанности!
— М-да!.. И перед человечеством.
— О! Вы допускаете здесь противоречие?
— Принципиально нет. Милейший доктор, пожалуйста, не сердитесь!
— Ну то-то! В следующий раз я приду к вам с ручным пулеметом. Лекарства прописывать не буду, а просто пришлю. Выходить? Ни в коем случае! Два дня лежать! Дайте-ка еще пульс. Что слышно о Матросове?
— О Матросове? М-да!.. Все в порядке, — оживился старик. — Сегодня ночью я встретился с одной очень милой девушкой...
— Ай-ай-ай! Удивляюсь! — закачал головой доктор.
— Ну-те вас... — рассердился профессор. — Я смею подозревать, что обидел ее. Надо было бы извиниться...
— Этому я не удивляюсь. Для меня может быть удивительным ваше желание влезть в нарисованную хорошим художником картину. Обидеть же — для вас естественное проявление боевого духа.
— Извольте перестать шутить! В жизни своей я никого не обидел.
— А меня? Или, может быть, вы думаете, что обижаться — это непрофессионально?
— Ну хорошо, любезнейший, не сердитесь. Я осмелюсь просить у вас извинения. Простите меня, старика!.. Кстати, посмотрите в ящике, нет ли свежих газет. Окажите услугу.
— Услугу? Пожалуйста! — доктор с готовностью выбежал из комнаты.
Профессор тяжелым пристальным взглядом уставился на картину, за которой был скрыт секретный сейф. Мучительное выражение тревоги не покидало его лица до тех пор, пока доктор не вернулся с газетами в руках.
— Пожалуйте, загадочный мой пациент! Вы, может быть, думаете, что, леча вас столько лет, я поставил диагноз вашей болезни? Ничего подобного! Я не поставлю его до тех пор, пока не разгадаю некоторых ваших странностей — например... словом, пока не открою тайны вашего прошлого.
— Ах, смею вас просить, любезнейший, оставьте меня в покое! Мне хочется просмотреть газеты.
Доктор пожал плечами, поймал пенсне и, последовав примеру профессора, погрузился в чтение газет.
На лестнице слышались чьи-то шаги, голоса, с улицы доносились гудки автомобилей. Стало совсем светло, и зажженная лампочка выглядела тусклой. Доктор, позевывая, украдкой взглядывал на профессора. Старик тихо лежал на кровати, вытянув свое длинное худое тело. Через лестничную площадку доносился невнятный голос репродуктора.
Вдруг доктор вздрогнул и в испуге вскочил. Прямо перед ним во всем белом, с белой развевающейся бородой стоял его странный пациент.
— Почтеннейший, почтеннейший... что с вами?
Профессор ничего не мог выговорить. Губы его тряслись, очки слетели, держась только на одном ухе. У ног профессора лежала смятая газета.
— Что случилось? Что-нибудь с Матросовым?
— Нет... нет! — Профессор сел и закрыл голову руками.
Доктор не мог добиться от него ни слова. Тогда он поднял с полу газету. В глаза ему бросилось надорванное ногтем профессора место.
Это была самая обыкновенная публикация в газете «Известия» о публичной защите диссертации на звание магистра физических наук. Несколько ошарашенный, доктор переводил взгляд с невинной публикации на почти невменяемого профессора, который теперь подпрыгивающими шагами бегал по комнате и размахивал руками.
— Клянусь вам, уважаемые коллеги, что я не пожалею своего времени, своих сил, но осмелюсь воспользоваться своим правом... м-да!.. правом выступить с уничтожающей критикой этой безумной работы, которая должна быть уничтожена, как зараза, как возможная причина общечеловеческого бедствия, как символ варварства, дикости, жестокости, как страшный анахронизм, как чудовищное злодеяние, от которого следует спасти человечество. Да-да-да! Кроме того, это ненаучно и не имеет под собой никакой почвы, обречено на неудачу, неуспех и провал! М-да!..
Доктор покачал головой. Он еще раз перечел публикацию, лишний раз убедившись, что некая научная сотрудница М. С. Садовская будет защищать диссертацию на тему: «Использование сверхпроводимости как метод аккумулирования энергии».
Почтенный доктор ничего не понимал.