Когда Ганс Шютте взобрался на палубу, профессор Бернштейн, погруженный в свои мысли, пробужденные словами опьяневшего Ганса, не заметил, как шлюпка отплыла от яхты.
Неужели рушится все его мировоззрение, все его идеалы? Неужели вся работа, которую он делал ради славы, ради возможности самостоятельно и гордо встать на ноги, все его мечты о вездесущем топливе, топливе, которое присутствует повсюду, его многолетний труд, выношенный с детства, — неужели все это должно послужить только чудовищным планам истребления людей?
А сам он — только раб. Ученый раб! Слуга, дающий в руки своим хозяевам силу, которой они хотят уничтожить коммунизм.
Пусть он, профессор Бернштейн, не сочувствует коммунистам, но ведь ими создано много такого, что не может не восхищать всех передовых людей. Неужели же его реакция должна послужить для объединения капиталистических стран против советских, как этого хочет мистер Вельт?
Да, открытие это действительно страшно! Оно было рождено ненавистью, его творец, Лиам, мечтал об уничтожении англичан.
Но что может сделать он, жалкий профессор Бернштейн, которого могут в любую минуту выбросить, как ненужную тряпку! Ведь реакция известна самому Вельту, ее уже не скроешь. Значит, прав Ганс: надо подчиняться приказам хозяина, надо истреблять себе подобных. Ведь если не он, то это будут делать другие. Или, может быть, честнее стать в сторону и предоставить все собственному течению?
Нет, это малодушно! Если он был слеп и создал страшную реакцию, то теперь он не имеет права быть в стороне.
Но как помешать Вельту пользоваться этим вездесущим огнем? Огонь повсюду... огонь, которым будут дышать, в котором будут сгорать заживо!
Профессор закрыл глаза руками. Перед ним встали картины реакции, распространяющейся по земле.
Нет! Он человек. И если он виноват перед человечеством в своей безумной слепоте, то он обязан исключить возможность применения своего открытия.
Профессор закинул голову. Какой мертво-яркий Южный Крест! На миг, только на один миг ему стало страшно. Но Бернштейн, никогда не совершавший никаких подвигов и не считавший себя на это способным, нашел в себе силы побороть страх.
Реакция может происходить только в присутствии фиолетового газа. Газ выделяется только в одном месте на земле. Вывод ясен. Профессор Бернштейн уже знал, что должен сделать человек.
В тот момент, когда Бернштейн пришел к этой мысли, он почувствовал удар по голове. Профессор совсем близко увидел дно шлюпки и в следующее мгновение был выброшен за борт.
Когда его лохматая голова всплыла на некотором расстоянии от лодки, пьяный матрос стал искать весло, чтобы ударить никак не тонущего профессора. Но весел не было. Они упали в воду после того, как Ганс Шютте влез по ним на яхту.
Матрос выругался и стал подгребать руками к профессору. Бернштейн, увидев это, сделал отчаянную попытку отплыть.
Началось невероятное состязание в скорости между плохо плавающим, едва держащимся на воде человеком и матросом в шлюпке. Руки матроса хлестали по воде, как пароходные колеса. Шлюпка приближалась. Брызги уже долетали до профессора.
Слышалось сопение противогазов. Профессор ожидал удара по голове. Однако удара не последовало.
Сзади раздался сильный всплеск. Профессор собрал все силы и оглянулся.
Шлюпка перевернулась, а около нее барахтались какие-то тела. Что-то булькало. Слышались крики.
— Ах ты, рваная покрышка!
Профессор Бернштейн понял, что теряет силы, и закрыл глаза. Какая поразительно соленая вода! Как неприятно, когда она наливается в уши!.. А как же с истреблением людей?
Вдруг ему стало больно: кто-то тянул его за волосы из воды. Сидевший на перевернутой шлюпке Ганс Шютте вытащил профессора и перекинул через киль его бесчувственное тело.
— Придется вам встать на текущий ремонт, — сказал он и шумно вобрал в себя воздух.
От яхты плыла другая шлюпка, в ней сидел дядя Эд.
— Кто пошел ко дну? — озабоченно спросил он.
— Во всяком случае профессора я вытащил. Эти проклятые пивные пары, которые лезут здесь из каждой щели, еще наделают нам хлопот и неприятностей!
Шлюпка дяди Эда причалила к перевернутой лодке.
Когда Ганс Шютте, боцман и Бернштейн поднялись на палубу яхты, спасенный профессор торжественно подошел к Гансу.
— Вы спасли мою жизнь, уважаемый герр Шютте!
— Пустое, герр проф! Я просто немного вытащил вас из воды.
— Спасая меня, вы бросились с яхты в воду и рисковали своей жизнью, уважаемый герр Шютте!
— Ну, моя жизнь очень неохотно расстанется со мной! Где она найдет еще этакое тельце? А, как вы думаете, дядя Эд?
— Пожалуй, она согласится променять вас только на кита!
Ганс и дядя Эд расхохотались. Профессор остался торжественно серьезным.
— Я приношу вам, уважаемый герр Шютте, свою сердечную благодарность. Вы спасли не только мою жизнь, вы спасли мои большие намерения! Я благодарен вам и объявляю, что спасу вашу жизнь.
Ганс и дядя Эд удивились не столько словам профессора, сколько его искреннему тону.
— Спасибо, герр проф, только представится ли вам такой случай? — усомнился Ганс.
— Случай? — переспросил профессор и задумался. — Вернее, способ. Нет, я должен найти этот способ, уважаемый герр Шютте! Теперь это лежит на моей совести. Я обязан спасти вас!
Ганс Шютте обернулся к Эдварду и снисходительно пожал плечами.
— Да, уважаемый герр Шютте, я постараюсь выполнить свое обещание! — С этими словами профессор, откинув в сторону оторванный хобот противогаза, важно отправился в свою каюту, оставляя на каждом шагу маленькую лужу.
— Похоже, что от этого газа все мы перепились, а герр профессор свихнулся, — пробурчал Ганс.
— Пусть проглочу я пароходный винт, если завтра не будет чего-нибудь почище! Кстати, мистер Шютте, помогите мне поднять на палубу этих шлюпочных буянов, которые так нализались, вернее надышались, что и потонуть-то даже не сумели.
— Вы обвяжите их внизу веревкой, а я вытащу сразу обоих.
Ночь на яхте прошла сравнительно спокойно. К утру газовый хмель вышел, и все вчерашние бунтари покорно явились к Гансу с повинной и больной головой.
Ганс великодушно всех простил и расставил по обычным местам.
Противогазов не снимали. Матросы постепенно начали к ним привыкать.
Профессор долго не выходил из своей каюты. Обеспокоенный Ганс два раза стучал к нему, но не получил ответа.
Только к полудню профессор Бернштейн появился на палубе. Лицо его было скрыто противогазом, но вылезающие из-под маски волосы казались растрепанными более обычного.
Заметив фигуру Ганса Шютте, профессор направился прямо к нему.
Утро стояло хмурое. Небо до отказа было набито грязной ватой.
— Уважаемый герр Шютте, — сказал профессор, — я имею к вам совершенно безотлагательную просьбу.
— Я к вашим услугам, герр проф.
— Скажите, уважаемый герр Шютте, если я не ошибаюсь, ведь на нашем судне имеется моторная лодка?
— Имеется, герр проф, притом очень быстроходная.
— Тогда есть еще возможность спасти много человеческих жизней! Но это я могу поручить только вам, уважаемый герр Шютте.
Ганс протер стекла противогаза и уставился на непроницаемую резиновую маску профессора. А что, если он и впрямь свихнулся? Вчера после вечерней ванны он нес порядочную ахинею!
Профессор взял Ганса за пуговицу и вынул из кармана письмо.
— Скажите, уважаемый герр Шютте, первый пароход, который идет за нами, направляясь к острову Аренида, это «Голштиния»?
— Совершенно верно, герр проф.
— Он будет здесь не раньше чем через восемь дней?
— Никак не раньше, герр проф.
— Увы!.. На пятый день он взлетит на воздух.
— Как на воздух?
— Да, это ужасно, герр Шютте, но он обязательно взорвется.
— В чем же дело?
— На пароходе едет мой ассистент, который везет один секретный препарат. Сегодня ночью я вспомнил, что препарат этот подвержен самопроизвольной реакции...
— Черт бы побрал все ваши химические реакции!
— Я подсчитал сегодня утром, что через определенное время реакция эта, имеющая прогрессивный характер, достигнет угрожающих размеров. Через пять дней наступит катастрофа.
— Катастрофа! Тогда надо предупредить их по радио.
— Это невозможно, уважаемый герр Шютте. Радировать об этом — это значит выдать секрет открытия, чем так дорожит доктор Вельт. Никакого условного шифра мы не предусмотрели на такой неожиданный случай. Я вижу только один выход: вы должны отвезти письмо моему ассистенту. Никому, кроме вас, оно не может быть доверено.
— Мне? — обалдело переспросил Ганс.
— Да, вам, уважаемый герр Шютте. Необходимо предотвратить катастрофу, грозящую смертью сотням людей и срывом экспедиции. Но для этого вы должны подвергнуть себя опасности путешествия в моторной лодке... может быть, в течение двух-трех суток.
— О, герр проф! Вы не знаете старого Ганса. Если надо спасти людей, он готов плыть хоть без моторной лодки!
— Я был уверен в вас, уважаемый герр Шютте, именно в вас. Берите письмо. Здесь все указания, как спасти препарат. Не теряйте времени. Захватите провизии на неделю... и спешите, спешите! Я возьму на себя руководство экспедицией на время вашего отсутствия.
— Босс отвернет мне голову, но раз дело обстоит так, как вы говорите, то я хоть плохо в этом разбираюсь, но по крайней мере понимаю, что сто голов стоят больше моей одной, да к тому же еще седой.
— Ну вот, уважаемый герр Шютте... Я не могу передать вам...
— Позвольте, герр проф! А почему бы нам не поехать навстречу «Голштинии» на яхте всем вместе?
Профессор заметно вздрогнул.
— Нет, это невозможно, уважаемый герр Шютте, это невозможно. Я все обдумал. Ведь скорость моторной лодки значительно превосходит скорость яхты.
— Ну, раз дело такое, то нечего терять времени. Эй, дядя Эд, готовьте мне моторную лодку!
— Тысяча три морских черта! Вы хотите кататься по бухте со скоростью шестидесяти узлов?
— Нет, дядя Эд, я хочу плыть с этой скоростью по Тихому океану.
— О! Тогда вы вернетесь обратно на остров очень скоро, но уже без плотского бремени, — искупать свои многогрешные дни.
— Вы хотите сказать, что я после смерти попаду в этот же самый ад?
— А как же! Недаром вас еще при жизни несло сюда всеми ветрами.
— Ладно! Если я вернусь сюда в качестве кита, то не пролезу в бухту. Готовьте лодку!
— С кем же вместе собираетесь вы тонуть в этой скорлупе, босс?
— Хотя бы с вами, дядя Эд!
— Со мной? Плыть через океан в этой пироге? Пусть же не пустят меня ни в один кабак, если я поставлю на свою душу хоть полпенса!
— Боитесь потонуть, старина?
— Я? Уверен, что потону, только хочу возможно позднее.
— Провизии на неделю! Курс обратный, взять радиопередатчик. Остальное зависит от погоды и вашего умения, дядя Эд! Но помните, что от него будет зависеть и добрая сотня человеческих жизней и успех экспедиции. Объяснений не спрашивайте, потому что я и сам ничего не понимаю.
— Пусть кошка научится плавать, если это вообще можно объяснить!
Ганс и боцман исчезли. Профессор наблюдал за ними издали. Меньше чем через двадцать минут моторная лодка была уже на воде. Ганс с боцманом спустились по трапу.
Профессор Бернштейн важно стоял на капитанском мостике. Был час прилива. Проход через трещину был безопасен.
Когда моторная лодка отчалила, профессор неожиданно сорвал с себя противогаз. Ганса поразила происшедшая в лице Бернштейна перемена. Сверху смотрело переменившееся, изможденное лицо профессора с ввалившимися щеками и глубоко запавшими глазами.
Профессор закричал:
— Я уважаю вас, герр Шютте! Прощайте! Берегите письмо!
— До свидания, герр проф! — Ганс помахал рукой.
— Прощайте!
Лодка медленно вошла в трещину.
Профессор надел противогаз и распорядился, чтобы на берег свезли уже подготовленные им машины и аппараты.
Работали весь день и часть ночи. Профессор Бернштейн вел себя как одержимый. Он не давал отдыхать ни одной секунды. Его суетливую и в то же время задумчивую фигуру видели повсюду.
Матросы удивленно переговаривались:
— Что задумал этот новый босс?
Неугомонный профессор успокоился только поздно вечером, когда загадочные аппараты были расставлены по всей территории острова и соединены между собой электрическими проводами.
Бернштейн встречал зловещий фиолетовый восход солнца, стоя на капитанском мостике. Измученная команда спала.
Профессор медленно прохаживался взад и вперед. Одну руку он заложил за спину, другой нервно постукивал по перилам. Он ждал, когда покажется солнце; ему нужен был дневной свет.
Угрюмые скалы рыжевато-фиолетовым кольцом зажали бухту, вода которой казалась тяжелой и маслянистой. Колючий ветер разогнал вчерашнюю вату и очистил небо.
Профессор, который от природы был дальтоником, не мог бы точно сказать, где синь неба переходит в фиолетовый оттенок воздуха над Аренидой. Кстати, он и не смотрел на небо. Профессор интересовался только тем, когда будет светло и можно будет начинать.
В каменной чаше было еще темно, как за ставнями, но высоко в облаках был розовый день.
Профессор крадучись прошел по палубе и спустился по трапу в шлюпку, долго отыскивая ногой, куда можно ступить.
В шлюпке оказалось только одно весло, но профессор не стал искать другого и поплыл с одним.
Он неумело хлопал веслом по воде, перекладывая его из одной уключины в другую; долго и бессмысленно вертелся со шлюпкой на одном месте. Берега он достиг наконец, но совсем не там, где хотел.
Вышедший из кухни кок видел силуэт с растрепанной шевелюрой, идущий по берегу и размахивающий рукой.
Позевывая и потягиваясь, негр наблюдал, как профессор Бернштейн подошел к аппарату. К этому месту сходились электрические провода со всего острова. Неожиданно Бернштейн сбросил противогаз и несколько секунд смотрел на взошедшее солнце.
Погода благоприятствовала отважным людям, решившим плыть в моторной лодке через океан.
Лодка сердито разбивала преграждавшие ей путь волны, пролетая пространство между ними почти по воздуху. На каждой волне встряхивало, как при падении со второго этажа.
Прошло уже четырнадцать часов, как лодка покинула берег. Остров Аренида остался далеко на востоке. Солнце еще не всходило. Волны побурели, словно впитывая в себя тьму.
У руля дежурил боцман Эдвард. Когда стало настолько светло, чтобы различить время, он вынул часы. До конца вахты было добрых полтора часа. Это странно не вязалось с неожиданно ранним рассветом.
Боцман оглянулся. Удивлению его не было границ, и он принялся будить Ганса, хотя тот только недавно лег отдохнуть.
Ганс обладал способностью просыпаться мгновенно. Открыв глаза, он увидел протянутую назад руку дяди Эда.
Ганс вскочил, но тотчас рухнул на скамейку, подброшенный волной.
Он до боли в ногтях вцепился в борт, вглядываясь назад. Эдвард смотрел в лицо Ганса. Оба молчали.
Стало заметно светлее. Пена на волнах стала серой.
— Чтоб мне помереть на суше, если я видел когда-нибудь такой восход солнца! Да и рановато, босс, а?
Голос моряка звучал неуверенно.
Ганс что-то прошептал, побледнел, став серым, как пена волн, и дрожащими руками стал разрывать конверт, врученный ему профессором Бернштейном.
Странный и ранний рассвет дал ему возможность пробежать первые строки письма. Пот выступил у него на лбу.
— Острова больше нет! — глухо сказал он.