Глава IX

ОБОРВАННОЕ ДЫХАНИЕ

 

Через весь гигантский обновленный город шла широкая магистраль, залитая, словно солнечным светом, оранжевым асфальтом. Синие тротуары красиво обрамляли ее. Обли­цованные розовым мрамором десятиэтажные дома строгим архитектурным ансамблем уходили вдаль.

Между ровными стенами, не чувствуя препятствий, мчал­ся ветер. Струи воздуха, вырываясь из переулков, кружились маленькими смерчами, старательно подметая и без того чисто вымытую мостовую.

По тротуару шли Марина и доктор Шварцман. Придер­живая левой рукой шляпу, доктор говорил:

— Конечно, я не мог усидеть в больнице. Вы только по­смотрите вокруг: каждый делает что-нибудь для общего дела. А вы, может быть, думаете, что я могу спокойно сидеть сложа руки? Ничего подобного! Я не могу спокойно смотреть, как вы ищете заменитель, Матросов гоняется за жар-птицей, про­фессор превратился в чемпиона комплексного бега и носится вскачь, работая за десятерых. Что же, по-вашему, должен делать доктор Шварцман? Лежать в больнице или же, найдя себе достойное занятие, принять участие в общей борьбе с гибелью мира?

Только на секунду доктор отпустил шляпу, и тотчас она помчалась над синим тротуаром, перескочила на оранжевую мостовую и, не соблюдая правил движения, понеслась впе­ред, задевая и обгоняя автомобили.

Доктор погладил свою блестящую макушку, обрамленную вьющимися короткими волосами, и, глядя вслед улетевшей шляпе, сказал:

— Пускай она сгорит теперь на острове Аренида, куда ее доставит ветер.

— Как же вы пойдете домой без шляпы? — воскликнула Марина.

— А я не пойду, я останусь в лаборатории. Я должен быть при профессоре.

— Доктор, что вы! Кто же на это согласится?

— Вот это меня нисколько не интересует. Я нашел для себя занятие, и с меня совершенно достаточно того, что пра­вительство согласилось вручить мне заботу о здоровье про­фессора Кленова.

Доктор стал подниматься по лестнице на галерейный тротуар узкого переулочка. Вдали виднелись белые корпуса института и ажурный мостик, переброшенный к нему через улицу.

Вскоре они вошли во двор института. Белые стены про­глядывали сквозь плотную сетку зелени.

На аллее показалась угловатая фигура с растопыренными локтями. Седые волосы развевались по ветру.

— А вот и мой профессор Дон-Кихот! Здравствуйте, поч­теннейший! К вам прибыл ваш верный оруженосец Санчо Панса, чтобы не отходить от вас больше ни на шаг.

Профессор был серьезен.

— Здравствуйте, почтеннейший. Право, рад вас видеть, но именно сегодня вряд ли вам удастся не отойти от меня ни на шаг.

— Ничего подобного! Именно сегодня я не отпущу вас ни на минуту.

— М-да!.. Может быть, вы избавите меня от необходимо­сти спорить на эту тему?

— Профессор, — вмешалась Марина, — а если доктор прав?

— Что подразумеваете вы под этим, осмелюсь спросить?

— Я хочу еще раз просить вас, Иван Алексеевич, позво­лить мне провести этот опыт одной.

— Что?! — профессор вытянул шею и посмотрел по- ястребиному. — Вы, кажется, изволили сойти с ума? Разве вам непонятна опасность, с которой связано проведение за­думанного вами опыта?

— Я понимаю это. Но, может быть, именно поэтому... одному из нас... то есть вам... лучше не принимать участия в опыте, не подвергать себя опасности, — произнесла Мари­на, подыскивая слова.

Разговаривая, все трое подошли к зданию, где помещалась лаборатория Марины.

— Марина Сергеевна, — сказал профессор сухо, — мне не хочется снова возвращаться к спору, на который нами за­трачен не один день. Каждый час, я осмелюсь напомнить об этом, может стоить тысяч и тысяч человеческих жизней. Веру в успех теряют даже выдающиеся люди. Надо решиться: или опыт провожу я, как мне уже приходилось настаивать, или мы проведем его вместе под моим руководством.

— Вот именно, вместе! — вмешался доктор. — Мы про­ведем этот опыт втроем.

— То есть как это втроем? Не расслышал или не понял? — склонил голову Кленов.

— Очень просто, втроем: вы, профессор, ваш ассистент и я — доктор, к вам приставленный. Вы не смеете подвергать себя опасности в моем отсутствии.

Профессор в изумлении уставился на доктора. Ветер вы­тянул в сторону его длинные волосы. Покачав головой, он вошел в вестибюль. Уже давно он понял, что спорить с док­тором бесполезно.

В коридоре им встретился академик, директор института. Профессор подошел к нему.

— Итак, решено, Николай Лаврентьевич: мы с Мариной Сергеевной проведем опыт, — он пожевал челюстями. — Те­перь, Николай Лаврентьевич, вот о чем: направление ра­боты всех восемнадцати лабораторий мною дано. М-да!.. — профессор задумчиво погладил бороду. — Если заменитель найдут уже после нас или Матросов привезет радий-дельта, сверхпроводники покрывайте с исключительной тщательно­стью. М-да!.. Вы уж сами за этим последите. Вот-с... Словом, я полагаю, что наш возможный... м-да... уход с работы не по­влияет на ее результаты... Кажется, всё. Дайте я вас поцелую, дорогой Николай Лаврентьевич. Продолжайте свои работы! У вас огромная будущность...

У самых дверей лаборатории Садовской профессор обнял директора, потом обернулся к доктору:

— Исаак Моисеевич, дайте я вас обниму. Вы, может быть, думаете, что я вас не полюбил? Ничего подобного!

— Виноват, — сказал доктор и оттащил директора в сто­рону. — Я извиняюсь, товарищ директор, скажите: с этим экспериментом связана смертельная опасность?

— Да, — сказал тихо академик, — при неосторожности или ошибке грозит смерть, но это единственный шанс. Мы долго не решались на этот опыт, но...

— О, теперь я понял всё. Я тоже отправляюсь с ними.

— Вы? — удивился академик.

— Нет, не я, а доктор Шварцман, которого правительство наделило соответствующими полномочиями.

— Это невозможно.

Доктор посмотрел на академика с сожалением.

Около дверей лаборатории собралось много сотрудников. Все они с расстроенными, тревожными лицами наблюдали сцену прощания. Открылась дверь, вышел один из лаборан­тов.

— К опыту все готово, — сказал он.

— Итак, Марина Сергеевна... — встрепенулся профес­сор. — Не мешкая...

— И я! — воскликнул доктор.

Профессор посмотрел на него, склонил голову и вздохнул.

Марина подбежала к одной взволнованной научной со­труднице и сунула ей в руку записку.

— Дмитрию! — прошептала она.

Дверь закрылась за тремя людьми, вносящими свою долю в борьбу за жизнь.

Директор молчал, расхаживая по коридору. К нему никто не подходил, так как все знали, что происходит в его душе. По всему институту из лаборатории в лабораторию передавали, что опыт начался, и на мгновение остановились работы, за­думались сотрудники; тревожно было на сердце у всех.

В лаборатории было тихо. Кленов задумчиво смотрел на согнувшуюся над столом девушку. Доктор тихо сидел в сто­роне.

Кленов оглядел лабораторию. Привычная обстановка напомнила другую лабораторию, отделенную несколькими десятилетиями. На лакированной стене вырисовывалось от­ражение старика. Неужели это он — Кленов? Может быть, это его старый учитель Холмстед? Давно-давно не возникали в сердце старика запретные воспоминания. Подождите... Как это надо подглядывать за летающими деревьями?.. И почему тают в небе облачка? Все погибло тогда: и старый ученый и она, полная жизни, любви... Виной всему были те же сверх­проводники. По ним пропустили тогда ток выше предельной силы.

— Марина Сергеевна, умоляю вас, действуйте осторож­но! — Профессор наклонился над Мариной.

Вдруг на столе перед девушкой что-то засверкало. Запры­гала на стене нелепо большая тень профессора.

— Исаак Моисеевич! — крикнул Кленов.

Доктор подбежал к нему.

— Хорошо, что вы здесь, почтеннейший! Нам надо по­мочь. Будьте добры, возьмите этот сосуд. Берите. Да берите же! Скорей, скорей!..

Доктор бросился к профессору. Старик протягивал док­тору желтый сосуд. Шварцман подхватил его левой рукой. Получилось это у него неуклюже.

— Вот наконец настоящая работа! Теперь я чувствую это, — прошептал он.

В тот же момент сосуд выскочил из его единственной ру­ки. Раздался звон, потом удар. Профессор пошатнулся и от­ступил на шаг назад, Марина ухватилась за стол, медленно опустилась на него и сползла на пол.

Черный едкий дым наполнил лабораторию.

Грохот пронесся по институту. Жалобно зазвенели стекла. Перепуганные сотрудники вскочили с мест. Академик бежал по коридору.

Остановившись около двери, за которой что-то неприятно гудело, он прошептал:

— Погибли! Все трое...

Из окон лаборатории вырывался черный клубящийся дым. Почти ураганный ветер прибивал его к земле и гнал на деревья. Деревья сгибались, словно под его тяжестью.

Серая струя вырывалась на улицу, мела оранжевую мос­товую, взлетела до уровня ажурных мостиков, всползла на стены облицованных мрамором домов и наконец умчалась по магистрали, обгоняя поток автомобилей.

Люди с удивлением провожали глазами это постепенно бледнеющее облако.

Скоро дым растворился в воздухе, который летел над гра­нитной набережной, покидая огромный обновленный город.

Сплошной волной несся воздух через леса и горы, через всю Европу, вздымая штормовые волны на море, заставляя его воды заползать на берега. Через пустыни гнал он ревущие тучи песку, каких никогда не поднимали самые страшные самумы.

Со всех концов Земли шли потоки воздуха через Тихий, ставший теперь штормовым океан к маленькой, незаметной точке, где происходило самое невероятное явление из всех, какие знала когда-либо наша планета.

Каждую минуту все новые и новые массы воздуха пре­вращались в пыль. Клокочущие волны бросали этот прах на раскаленные ржаво-желтые скалы, а сами, с шипеньем от­прянув назад, клубились паром. Море пузырилось и кипело. Грозовые тучи поднимались прямо с волн...

А где-то наверху, над этими непроницаемыми тучами, пылал воздушный костер. Едва заметная фиолетовая дымка, поднимающаяся с острова, кончалась гигантским факелом кровавого цвета, уходившим в вышину.

Земля медленно теряла атмосферу. Ничто теперь не мог­ло остановить этот разрушительный процесс. Гибель людей, культуры, цивилизации была неизбежна.

Ассистент профессора Бернштейна доктор Шерц отбро­сил в сторону перо, отчего оно воткнулось в подоконник и стало тихо покачиваться. Потом он вскочил и, хрустя паль­цами, стал ходить по комнате.

— Все, все погибло! — шептал он. — Нет, нельзя больше заниматься работой. Голова не в состоянии вместить в себя этих мыслей. Гибель... гибель миллиардов человеческих жиз­ней, лесов, зверей...

Неужели перестанет существовать этот маленький го­родок Дармштадт, исчезнет эта вымощенная булыжниками улица, лавка мясника, которую видно в окно? Перестанут существовать эти чистенькие ребятишки, которые, ничего не подозревая, бегают сейчас на улице? Не будет в живых всех этих прохожих, идущих с каким-то испуганно-покор­ным видом?

Но что делать? Что можно предпринять, когда единствен­ный шанс на спасение — это иметь баснословные деньги, ко­торые неоткуда взять простому ученому! А жить так безумно хочется! Нет, он должен жить, и он сумеет этого добиться. Надо взять себя в руки и продолжать работу.

Доктор Шерц зажал ладонями голову и сел к столу. Потом он вынул из подоконника уже переставшую качаться ручку, попробовал пальцем перо, вздохнул и снова начал писать.

За окном, метя улицу, на воздушный костер, к острову Аренида, неслись тяжелые массы воздуха. Они хлопали ок­нами, задевали вывески, тащили с собой какие-то бумажки, мелкие предметы.

Одна из таких бумажек застряла, зацепившись за крыльцо высокого красного дома с башенками. Проходившая мимо высохшая женщина нагнулась и стала читать. Лицо ее стало испуганным, она оглянулась боязливо и спрятала бумажку на своей впалой груди. Придя домой, она покажет ее мужу и сыновьям. Значит, есть еще люди, не падающие духом!

Ветер метет по улицам Дармштадта, Берлина, Лондона, Парижа, Нью-Йорка, Токио. Везде один и тот же ровный, со все возрастающей силой дующий ветер.

Старый японец, что-то шепча губами, собирал чемодан. О! Он еще не сдался. Пусть погибнет мир — у него есть сред­ство... Никогда бы не смог на него решиться японец. Но в Японии нет больше японцев! Нет.

Не отодвигая наружной рамы, сквозь прорванную бумагу Кадасима глядел на улицу, где неумолимый ветер мел землю, сделав всегда розовый воздух почти красным.

Все моря бесились штормами и бурями; один фантасти­ческий по силе циклон охватил земной шар.

Панические, злобные в своем бессилии волны ударялись о скалистые берега Англии. На скале стоял дядя Эд. Он с на­слаждением вдыхал морские брызги. Дядя Эд знал, что нужно будет сделать, когда дышать станет трудно. На последние деньги дядя Эд купил парусный бот. Он подобрал команду — странную команду из одних только старых моряков, таких же, как и он, морских волков, которые не представляли себе иной могилы, кроме дна океана. В последнюю земную бурю с последним ураганным ветром поплывет бот в последний свой рейс.

Дядя Эд, держа в зубах нераскуренную трубку, смотрел вдаль, крепко упершись ногами, чтобы ветер не сдул его со скалы. Поля шляпы его отогнулись далеко назад.

На скоростном автомобиле из замка к домику Шютте ехал Ганс. В ушах его еще стояли последние слова Вельта. Ганс поежился.

«Вам я это поручаю, Ганс. Нужно разрушить все их соору­жения в зародыше. Событиям нельзя давать двигаться вспять. Возьмите мои эскадрильи, танки, сухопутные броненосцы; мегатерии, газ. Я дам вам добровольцев, которые за акцию спасения готовы будут сровнять с землей все нелепые со­оружения в советской пустыне, в прах превратить советские институты, где сидят безумные ученые вроде Кленова. При­говор миру произнесен, и нет у человека, а тем более у боль­шевика, права отменять его!»

Ганс поежился. Он перестал понимать своего хозяина.

Ветер метет пыль по дороге, летят какие-то бумажки. Кому-то еще охота писать!.. Куда это исчез Карл? Мать боль­на, а сыну хоть бы что. Шляется бог весть с кем, говорит речи, которые и слушать-то страшно. Каково старухе! Слаба она, бедняжка!

Автомобиль остановился, и Ганс вбежал в дом. Навстречу ему из-за стола поднялись два товарища Карла.

У дверей комнаты матери стоял Карл Шютте. Все-таки он пришел! Синеватыми пальцами он перебирал лацканы пиджака.

— Ну что? — спросил Ганс.

— Очень плохо, отец!

— Почему, Карл, почему?

— Потому что мы поднялись уже на четыре тысячи двести метров над уровнем моря, — сказал приятель Карла, которого Ганс знал как «красного».

— Что вы хотите этим сказать? — сердито обернулся Ганс.

— Воздух стал разреженным, как на горе высотой в четы­ре тысячи двести метров.

— Ну и что же?

— Для больного человека, отец, это... Ты сам понима­ешь... — Карл отвернулся.

— Как, уже? Так скоро, Карл? Этого не может быть! Не хватает воздуха! Уже умирает?

Тяжело задев плечом дверь, Ганс вбежал в комнату. На кровати, провалившись в подушки, лежала женщина. Она тяжело дышала. В комнате было тихо. За окном завывал ветер, уносящий то, что нужно было сейчас этому ослабев­шему телу.

— Где же кислородные подушки? — закричал Ганс.

Карл подошел к отцу.

— Разве ты не знаешь, отец, что все производство кисло­рода находится в руках Концерна спасения? Достать кисло­род невозможно... потому мать и умирает.

Ганс стал на колени и положил свою большую седую го­лову на тонкую свисающую руку.

Вот она уже не может больше дышать. В конце концов она уж не так стара. Жизнь ее состарила. Все заботилась о детях... А он? Неужели он должен везти каких-то разуда­лых молодцов, платя этим разбойникам акциями спасения за то, что они разрушат сооружения, от которых, быть мо­жет, зависит спасение мира? Неужели старый Ганс должен пойти на это?

С каждой секундой дыхание больной становилось все чаще и прерывистее.

Она заговорила тихо, иногда широко открывая рот и с тру­дом ловя частицы воздуха.

— Ганс, Карльхен... У меня в матраце зашит мешочек... Вы слышите меня?

— Да, да, мать!

— Это я экономила на хозяйстве... на черный день... Вот теперь, Карльхен... Ты не хочешь брать от господина Вельта эту... акцию... так ты купи на эти деньги...

Женщина замолчала, Ганс и Карл посмотрели друг на друга.

— Там целых полторы тысячи долларов... целых полто...

Больная смолкла. Старый седой гигант плакал.

Полутора тысяч долларов не хватило бы и на ничтожную долю акции спасения...

Один из товарищей Карла заглянул в дверь и, обращаясь к стоящим сзади, сказал:

— Товарищи, миллионы часов наших жизней будут обме­нены на секунды благоденствия владельцев акций спасения. Ценою смерти покупают они свою жизнь. Они уходят в но­вый мир, унося туда проклятое неравенство капитализма. Мы не придем к ним туда, но перед смертью пошлем им проклятие!

Ганс обернулся и удивленно посмотрел на говорившего. Он встал. Потом, спохватившись, обернулся к больной.

Она смирно лежала на матраце, в котором были спря­таны ее сбережения на акцию спасения для сына, и уже не дышала.